no subject

Да, вот вспомнилось - у одного Ихого Велика, под забыченным взглядом которого мне пришлось в свое время поработать, был чудный водитель. Он мечтал так:
- Вот эту бы бэху-семерку - хром отодрать, фары и стоп-сигналы заглушить напрочь, а всю тачку меленькой шкурочкой затереть, чтобы не блестела - и в темноте по городу с прибором ночного видения гонять!
Вот был человек.

no subject

Шестеро пьют пиво на лавке у подъезда. Вчера было пятеро. Позавчера двое. Число их меняется от случая к случаю, не меняется только качество. Через раз то разбойный свист, то визг этой рыжей в конопушках дуры – ей бы уроки учить, а она обжимается вечерами за обоссаной трубой мусоропровода с крысозубым обсосом с седьмого этажа, а по утрам вместо школы – с двумя обсосами помоложе с девятого.
От нее прет духами так, что слезы из глаз, если в одном лифте ехать, сладкими как вонь гнилого человечьего мяса духами и кислым дешевым пивом из пластика.
И когда два насосавшихся прыщавых клеща у подъезда начинают, басовито гыгыкая, щупать ее за истасканную жопу – она голосит на весь двор, взвизгивая поощрительно и довольно, дура. Сразу знаешь: пришла весна.
Пришла весна.
Осели и исчезли сугробы – на землю, кроме протоптанных троп, не наступить – саперная рота собак работала здесь всю зиму. Подсыхает прошлогодняя трава, катает ветер по асфальту цилиндрики фильтров от сигарет, единственная во дворе лужа на месте детской площадки перепахана ногами – в центре ее, мокрые и грязные донельзя, двое пяти- на вид -классников бьются смертным боем: в этом месте по-другому не прожить.
На детской площадке три бабки, кося друг на друга, обсуждают количество чьих-то денег и беспутную жизнь. Внук одной из них в это же время лупит зеленым совочком внучку другой по лицу – наотмашь, сладко и страшно. Внучка тихо скулит, не решаясь обратить на себя внимание. С лавки несется:
- Ой, да моей столько тыщ дай – тоже будет красивая. Сейчас все можно.
Нечистый песок летит с зеленого совка в серые прозрачные глаза.
Сейчас все можно, и на соседней лавке две неуловимо похожие девки (курточки до талии, коротенькие джинсы, полусапожки на невысоком каблуке, близко посаженные глаза под лбом шириной в палец, и почему-то как в голодный год ввалившиеся щеки) глотают «Арсенальное» из двухлитрового баллона. Одна приседает на корточки перед подошедшим малышом – криво сшитые джинсы на отвислой заднице сползают, демонстрируя непотребного выцветшего розового цвета букву «Т» - видимо, обозначение талии, прицел для самца, и невдомек, что розоватость этих веревочек лишь подчеркивает землистый цвет кожи и дряблость жирового слоя под ней.
Одна приседает на корточки перед малышом и говорит – сейчас же все можно:
- Как ты меня заебал… Не настираешься. Встань вон и стой, и никуда не ходи.
И ковыляет каблуками по заплеванному песку детского городка - битые стекла, этикетки, окурки, битые стекла – и ни одного обломка игрушки.
В том и дело, что обычный уровень зверства.
А я глотаю слова, не зная, как объяснить дочери, почему чужая тетя позволила себе отцепить её руку от карусели – ведь она никому не мешала. Того, как эта тётя ежится, когда мы оказываемся рядом, дочь не видит и слава богу – не выбирая между агрессией и страхом, как между говном и говном, удалось миновать одного зла из двух – и то хлеб. Но глотаю слова, не зная как объяснить - почему дети, даже знакомые, не здороваются в ответ на ее «привет». Почему, почему, почему. Конечно, возраст такой – почемучный. Но я все равно не знаю, как объяснить, почему к оградке детского сада привалился и спит обоссавшийся алкоголик, а мы сейчас не пойдем ему помогать – ведь ему же плохо! Нет, конечно – надо идти, поднимать, наверное надо отвезти домой, как-то же надо учить ребенка добру.
- Папа, а она была злая?
- Кто, доча?
- Тетя – там, на площадке…
- Не злая. Она была просто глупая и недобрая.
Задумалась, улыбнулась, блеснув золотой искрой в глазу:
- А можно, я ее накажу?
- Не надо. Она сама себя накажет.
- Сама-а? – зрачки распахнутые, не верят: - А как?
- Ну вот смотри. Она глупая и недобрая – с ней никто не захочет дружить.
Задумчиво загибает пальцы:
- Никто. Не захочет. Дружить.
И заканчивает, как она всегда заканчивает серьезные разговоры, растянув вздохом букву «а»:
- Поня-атно.
Ладошки сложены под щекой, нос сопит уютно и ровно, а я сижу и по третьему кругу проверяю алгебру человечьих взаимоотношений: неужели это так сложно понять – с глупыми и недобрыми никто не захочет дружить. И вздыхаю, тихо, чтобы не разбудить, растянув выдохом букву «а»:
- Непоня-атно.
Такие дела.