no subject

Потом, сидя в автономно освещавшейся Колиной заточке, мы пили скверную водку. И Коля ворчал тихонько под нос:
- Мне под конец только жизни дали. Но это всегда так: сначала тебе трудно, потом нормально, а перед выходом, если сможешь удержаться - и подышишь. За два года с пустого кармана восемь тысяч. А как? А так. Они говорят - ставить цех. Я говорю: вам цех или ставить? Цех. Ладно. Расконвоируйте меня и еще восьмерых, вам по наряду за эту бетонку тридцать тысяч положено, мы за восемь сделаем. Как расписать - ваша забота. Они-то меня знали, говорят - давай.
А там норма. В минус сорок вот такой же цех, как у нас (два этажа, потолки - метров семь), за два месяца собрать. Мы за две недели делали. Я бугор. Им по 800, мне полторы на книжку и сто рублей на водку: холодно же... Водку нам кумов уазик возил. Да нет, столько не пили - половину в зону продавали...
Коля хорошо рассказывал. Я как-то спросил:
- Коль, ты рассказываешь, как книжку читаешь. Ты сам-то откуда?
- Питерский.
Я поприставал, но не особо чего и узнал. Питерский. А рассказывать - учишься. Как-то надо коротать списанное с тебя время. Подстрелили они кого-то в своем Питере по молодости, уж не мента ли. Так и сел.
- Со второго цеха мы и ночевали на работах. Первым делом ставили теплушку фанерную - он обводил рукой свою каморку: - как вот заточка моя. Да нет, поменьше. - "Заточка" его была собрана из стального листа-тройки.
- В ней и жили. Да что там - спали по два часа. Ты прикинь - вот эти балки завести. Одной сварки...
Рассказывал, а сам все время двигался - малозаметно и непонятно. Потом вынул откуда-то кружку с дымящимся настоем:
- Чай?
Сам пил, катая бока кружки по ладоням: лучи света от голой лампочки тонули в чифире без остатка. Покурив, погасил окурок в консервной банке:
- Не курите вы на заводе. Там, под вами, опилок... - я вспомнил огромную чугунную станину пилорамы в глубинах первого этажа. Опилок там действительно был вагон, его вывозил, бывало, и раз в неделю с надставленными бортами ЗиЛ - самосвал.
- Сгорите - на вас же и повесят. Тут знаешь, сколько всего на вас можно повесить... Я тут пять лет как, а всего не знаю, что украдено. Ладно, ты сиди, я займусь.
Он вынул из-под клеенки стола маленькое тусклое четырехгранное лезвие. Одна из граней была недовыведена. Круг негромко шумел, я пьянел постепенно, глядя, как никуда не спеша, человек делает вещь.
Тогда, под желтой лампочкой, глядя как искрит сталь резца под большим кругом, я понял, как делаются вещи.
Никуда не спеша.
У него было время научиться никуда не спешить.
- Коль, а это кому?
- Да заказал тут мазурик один.
- Мазурик?
- Оно тебе надо?
Чуть длинее ладони, шириной у основания - около сантиметра, четырехгранное лезвие от соприкосновения с войлочным кругом наливалось зеркальным блеском.
- Форма странная.
- Это же не резать. Колоть. Но тут хитрость есть, смотри: можно воткнуть и обломить.
Угу, думал я. Серые люди ходили по серым улицам, и мне было абсолютно все равно, кто и кому загонит в хлюпающее нутро маленькую острую железку из резца строгального станка.
- Почему резец?
- Ну. Неплохая сталь, и удар держит, и износ. Да это понтярщику одному, не работа... - Коля открыл вечно запертый на висячий замок шкафчик: - Вот хорошая сталь, да.
Серые полосы.
Рукоятки.
Магазин от "Калашникова".
В длинном отделении - два старинных ружья, неимоверно красивых - травленая сталь, витой узор ствола, сваренного из трех искусно переплетенных проволок:
- Вот это да, работа. Кремневые.
- А чо?
- Приклады. Кстати, надо бы заняться.
Под застеленным клеенкой до пола столиком в углу - склад деревянных заготовок:
- Я ж мало кто знает, что по ножам. Я в краснодеревщиках тут. Судье вот столик делал... - Он поднял клеенку. Еще не крытое лаком живое дерево, столешница склеена - волокно к волокну, тонкая бегучая резьба.
- Не отдам. Сука она.
Я посмотрел еще раз. Судье? Вспомнил все, что слышал об этой хваткой бабе, местной судье. Я бы тоже не отдал.

no subject

На закате, когда с речки туман на синеющий луг вылезет, и тени такие длинные, что по ним хоть до Новгорода Великого, хоть до Царьграда пешком иди, услышишь внутри - мысли, будто бабы, с речки идучи, вдруг притихнут, а потом одна заголосит-запоет, сочным глубоким голосом, будто то ли ебут ее силой, против волюшки, но до печёнок-удовольствия, то ли дом у ей сгорел:
- Ой, горько мне тошнехонько-о-о...
И остальные подтянут нестройным, наивным хором:
- Ой, тошнехонько-о-о...
И спросишь:
- А отчего тошнехонько-то?
- А оттого, что внутри парадокс.
И думаешь: вот только что было и горько и тошнехонько, а теперь внутри парадокс. И как бы уже не горько. И не тошнехонько даже. Парадокс, полезная вещь, наука.
В Питербурх бы, в кунсткамеру свезти.