no subject

Отскрипев, телега резко встает в воротах - обода неспешно затягиваются грязью, на соломе в телеге неловко брошен кто-то, подтянул колени к груди, заскорузлые руки связаны. Здесь и будешь - говорит в сыром кожане мужик, от его с подпалинами усов в мокром воздухе душный запах махры, на одной воротине - сломанный засов, а другая оторвана вовсе. Кусты, бугры. Небо серое, низкое, моросит, клочья туч цепляются за крыши, вдалеке по грязи ковыляет к луже гусыня, тот, который лежит в телеге, еле дышит. А веревка взлетает над перекладиною ворот. Веревка падает в грязь и взлетает снова, и захлестывает концом, и свисает теперь, змеясь, и с ее конца грязь некрасивыми кляксами падает на арестованного. А лошадь стоит и думает: я это все люблю. Запах сена. Тяжелую руку на холке, этот дом. А мужик говорит тому: ставай давай, стрелю, и тот встает, но холодно, больно, встает с трудом. Только злость: чужой все лапает, как свое. И тихонько лошади одними губами: тпру. Стой, скотина, стой. Да стой же ты, ё-мое. Стой, а то ж я через тебя помру. Лошадь делает шаг. Удушье и шум в ушах.