no subject

Самым пожалуй правильным в этой Бельгии был второй день. В изучении английского по сериалам я достиг достаточного личного прогресса, чтобы не только отслушать и понять несколько часов конференции, но и жизнерадостно трындеть за ужином в какой-то пристройке королевского дворца (или не королевского, или не дворца, помню только мраморный пол двусветного зала с портретами монархов - и официантов, которые достали всех, протискиваясь между параноидально расставленных столов. Одному из них я ткнул в живот вилкой и оторвал казенную пуговицу, он очень расстроился). Беседовал я с пожилым поляком - о трудностях его работы на Адриатике в условиях хорватско-черногорской взаимной ненависти. Поляка звали Яцеком, сначала он был полон ляшеской гордости - но потом сделался прекрасным человеком и веселым собеседником. Проблема была только в том, что все его присутствующие подчиненные, включая красивого голубоглазого брюнета моих лет, выделявшегося английской какой-то повадкой (учился там), были как раз теми хорватами, коих прочие братья-славяне по соседству полагают законченными фашистами: я, как всегда, нашел прекрасную тему для беседы. Не забудь, еще сказал я себе, когда ты создашь транснациональную корпорацию - бери на ключевые посты только те народы, которых все ненавидят, это весело.
Официант, кстати, не ушел неотмщенным - перерыв между первой и второй переменой блюд затянулся на полтора часа. Я тянул маленький бокал красного и добивался от поляка признания, что он или кто-то из его родственников работал на польское КГБ, иначе откуда бы взялось упоминание о том, что он слишком долго живет в Швейцарии, чтобы хранить память о внутриславянских разборках. Спасла стол только необходимость вновь идти курить на улицу: пока хорваты забирали в гардеробе свои сабли и распутывали конскую упряжь, чтобы как следует с нами побрататься в тесном дворике, я увел русскую делегацию партизанской тропой.
Как всегда бывает после званых ужинов в королевских дворцах, очень хотелось есть. Брюссель в этом смысле оказался прекрасным местом. Я помню бар с текилой четырехсот сортов (мы побоялись не дойти до ресторана и зашли подкрепить иссякающие силы) - причем бар этот был частью изъеденного ходами и временем большого каменного дома с подвалами и чердаками, и в сложном этом доме переплеталось в общем бардаке пять питейных заведений, объединенных названием "Белая Горячка" - пивняк, водочный бар, и еще какие-то три: будь я один, я бы наверное, не вышел бы оттуда никогда. Напротив "Горячки" был в укор писающему бельгийскому мальчику устроен фонтан с бронзовой писающей девочкой над мраморной чашей. Бармен, страшный на вид, но изысканно вежливый, наливал текилу в наперстки и резал лайм с терпеливостью детского врача.
Потом были еще какие-то кабаки - помню красивую девочку-бармена из кубинского тематического, с портретом Че - там еще были два кубинца, не понимающие ни по-английски, ни по-французски, ни даже мои три слова по-испански, но зато они трогательно пели про команданте. Девочку-бармена я чуть не забрал с собой, но ее отстояли ее коллеги - я не понимал, что они говорят, поэтому просто проклял всю их улицу проклятием страшным, как таможенный контроль в терминале F аэропорта Шереметьево во время прилета трех шанхайских и трех таджикских рейсов.
Кубинцы объяснили нам дорогу до еды (у них ее тоже не водилось), но мы как-то очутились в большом и черно-зеленом ирландском пабе. Там было темно и свечи, и что-то падало в темноте, и бармен сказал, что мы ошиблись и из еды у него есть только гиннес.
- Что вы пили до? - спросил он.
- Ром, - сказали мы.
Он ничем не может нам помочь, грустно сказал бармен - но его сосед наверное еще открыт.
Сосед оказался хозяином кафе "Черный кот", Le chat noir, и он правда был открыт. У него было светло и чисто, и только два угрюмых мужика в углу ели пасту из тарелок, на которых я мог бы переплыть Атлантический океан. Кроме мужиков в заведении не было видно никого, ночь была холодная, плюс пять - мы видели где-то термометр, и я подумал, что мы не уйдем, пока нас не покормят. Я стал шуметь.
- Есть кто живой? - кричал я в сторону кухни, лязгая какими-то тазами за стойкой и требуя: - Хозяин! Еды! Воды! Выпить!
Из кухни доносились тяжелые удары: похоже было, что там рубят мясо.
- Пойдем, мы не вовремя, - говорили коллеги.
- Не пойду - упорствовал я. - Еды! Выпить! Да кой чорт вас украл? Ну хотя бы выпить, или хотя бы еды. Хотя бы чего-нибудь.
Тут дверь из кухни открылась, и дверной проем заполнился.
В проеме возник ростом до притолоки кудлатый мужик лет шестидесяти. Он был в серой страшной рубахе-косоворотке до середины бедра, он был как мясник, он был седой, как Бетховен, и вот это на голове у него клубилось, как слава божья и гнев господа-вседержителя на старых фресках. Глаза его были красны, а рожа глумлива и одновременно пьяна в дым. Казалось, он приплыл сюда века из семнадцатого, казалось, он лупил там, на кухне, поварят, ворующих сало, и прикладывался к бочке и даже немного пел.
- Чего-о-о-нибудь? - сказал мужик. - А вы кто такие?
- Мы голодные путники, тысяча чертей, - сказал я: ну не отступать же, когда уже наскреб на свой хребет. Хозяин тонко соблюдал грань между страшно и интересно, и было уже понятно, что мы нашли наконец приключение. Кто ищет, тот всегда.
- Путешественники? - сказал хозяин, склонив голову на бок и сделавшись похожим на любознательного идиота. - Хмм, путешественники - это интересно. И чего вы хотите, путешественники?
- Мы хотим есть! - закричали мы, пока он так и стоял, склонив голову. - И выпить!
- Похвальное желание. Есть и выпить. Для этого мы и открыты до двух ночи, - сказал мужик. Мне до сих пор стыдно, что мы не спросили, как его зовут. Или спросили, но тут же забыли - остался в голове призрак воспоминания, как мы осторожно пробуем на вкус его имя, а он наши, такие же непонятные.
- И кухня работает? - спросили мы.
- В кухне вообще ад, - сказал мужик, положил на ладонь меню и провел по нему пальцем, сверху до низу, везде:
- Это все есть.
- Ура, - сказали мы, загалдев между собой о планах на пожрать и возвеселившись. Мужик слушал веселье, не улавливая знакомых слов и оттопырив от усердия большую, как блюдце, губу. Дождавшись, пока мы договорились, принял заказ, унес его на кухню и вернулся. Стоял у косяка, снова вслушиваясь в разговор, теребил рубаху, наклонял голову, как гаражный чорт перед незнакомым механизмом. Потом сосредоточенно крякнул и прервал беседу.
- И откуда вы такие путешественники? Вы явно понимаете друг друга, а я ничерта не понимаю! Вы кто? Марсиане? Вы прилетели? Где ваша летающая тарелка?
- Вообще то мы русские, - с достоинством сообщили мы хором.
- Извините, - сказал хозяин, убедительно изобразив испуг и издевательски залебезив. - Мне не нужны проблемы, господа. Вы должны были сразу сказать, что вы русские.
Изображая тщание, он начал протирать идеально чистый стол перед нами.
- Давайте так: вы должны хотеть странного.
- Я хочу вон того кота, - сказал я. Кот сидел на полочке у зеркала, черный, шершавый, как будто изваянный из лавы, и на морде у него были написаны гордость и предубеждение.
- Зачем вам кот? - подозрительно спросил хозяин.
- Он мой друг, я чувствую это. Я хочу, чтобы кот сидел со мной.
Кота водрузили на стол, и мы по очереди погладили его - и погладил кота хозяин. Как живого, немного пренебрежительно, так гладят гаражного Мурзика, когда в подпитии.
- Как у вас зовут котов?
- Мурзик. Васька.
- Мурзик. Вас - ка. - Хозяин погладил керамического кота второй раз в жизни и помолчал.
- Если вы правда русские, то вы должны любить водку.
Возникла водка.
- И томатный сок.
Появился и сок.
- Кассу снять сейчас или вы заберете ее, когда будете уходить?
Пока мы хохотали и объясняли ему, что кассу нужно обязательно снять не сейчас, но до того, как мы подожжем кафе, и до того, как мы это сделаем, он должен застраховать заведение и отдать нам половину (может быть, треть? - половину!) страховки, принесли мясо. Мне достался полукилограммовый стейк - и я съел его один. Потом мы выпили водку и сок и собрались курить. Возникла пепельница.
- Не ходите на улицу. Курите здесь.
- Но...
- Если кто-нибудь вызовет полицию, я скажу, что вы меня заставили, - сказал хозяин и закурил сам. - Вы русские, мне поверят. Я скажу, что иначе бы вы вышли на улицу и сбежали бы. Мне по барабану, я скажу им, что я ме-не-джер. Да и потом - пошли они.
Бог миловал, мы не пели. Просто разговаривали - о налогах и клиентах, про европейскую политику, про стати бельгийских женщин и про дом хозяина в деревне - ну, как это бывает иногда вдруг, - обо всем.
Счет на троих вышел каким-то подозрительно маленьким, чаевые - чудовищными, в ответ на чаевые нарисовались три стопки местного шнапса, потом что-то еще.
- Откуда вы взялись, - спросил хозяин, когда мы уже уходили. - Какого черта вы завтра уезжаете?
- Нас сосед прислал, ирландец - объясняли мы.
- Ирландцы тоже хорошие парни. Я скажу ему спасибо. Но когда вы проголодаетесь в Брюсселе, вы теперь знаете куда идти. Да и вообще в Бельгии.
Утром был самолет, спать оставалось часа четыре.
Хозяин убирал кота на место. Я не разглядел, погладил он его или нет.