...Русский такой до мозга костей городишко, на Волге произросший, верфями да пристанью кормившийся, пакгаузы верстовые, кирпич краснее самого красного английского кирпича, промархитектура конца позапрошлого-начала прошлого века, где старательно расческой выложены своды над закоптелыми окнами, разбитые мостовые не чинены со времен Петра и старый-старый мост посередь города - от вокзала до центра иначе крюк на полдня. На мосту на этом вечный ремонт, вот уже лет восемь. Но прогресс не остановить: столбы при въезде на колдобистый асфальт украшаются с каждым годом новыми знаками. В этот раз - скорость ограничена цифрой 30, и той же цифрой означена рекомендованная дистанция между машинами, а то вдруг-де провалится-таки - не то жалко, что утонет кто, но крюка-то давать...
Каждый раз, разглядывая вывихи знакоразмещения местного ГИБДД, испытываю острое желание выйти из машины, и обращаясь к аборигенам, завопить голосом царя из мультика про Маху и Жужу:
- Мо-о-ост! Лопни мои глаза, это же мост! - и броситься, не веря, ощупывать руками удивительное это анжинерное сооружение.
Середина проезжей части огорожена черно-белыми тумбами, так, чтобы проехать можно было в один ряд туда и в один - обратно. Тумбы не зря что-то смутно напоминают: город речной, волжский. Это не тумбы, это раскрашенные полосками двухсотлитровые бочки из-под соляры.
Так и живут.
- Смотри - говорю - какая развалина! - В самом центре громоздится багровая двухэтажная громадина, по виду боярские палаты, не меньше. Окон нет, на второй этаж ведут какие-то подозрительные доски и там в дыру в крыше торчит, желтея осенью, довольно толстое дерево. Остатки вывесок: "Прием посуды", "Нотариус", "Прачечная".
Ночью тихо. Почти нет машин, если не считать гопы таксистов в двух узловых точках города - там да, там вечный Миша Круг будит ночь "Жиган-лимоном". Почти нет людей - редкий крейсер из подъезда в ларек да скользкие тени на заднем плане - что-то воруют, кого-то трясут. И вырули из-за угла, чеканя шаг, хоть отряд революционных матросов, мерцание штыков над бескозырками - не удивишься: пожалуй, не удивишься и если толпа погромщиков погонит по улице простоволосую жидовку Сару шестнадцати лет, чтобы овладеть ей гуртом: на то и погром.
На тихой улочке у реки тусуются по тридцать какие-то птушники, не сказать - реального училища студенты: толпа пахнет дешевым самогоном, дешевым куревом, поношенными бушлатами, машинным почему-то маслом. Девки вежливы по-деревенски и по-деревенски же просты. Город настолько неприютен, что невозможно понять - где происходят встречи этих девок с птушниками: какая-то торопливая любовь в сарае или на деревянной лестнице барака видится воображению, в духе первой серии "Однажды в Америке": она задирает юбку и курит в окно , чтобы "никто не подумал", пока он пыхтит сзади. И банка из-под кофе "Пеле", оставленная соседом для окурков, побрякивает на подоконнике.
Такая любовь.
Пьют, да. Искренняя обида в глазах беззубого Сереги, широко плюхающего резко пахнущую водку в нечистый стакан на пороге однокомнатной своей общаги:
- Не пьешь?! Да водки залейся! - искренняя обида, потому что лучше водки нет ничего.
И приходится оправдываться - за рулем, лютуют менты.
И Серега искренне переживает: водки залейся, да вот менты лютуют. И Серега пьет за себя, за меня, за ментов, за всё горе человеческое скопом и за каждое в отдельности.
Легко представить, как испуганно и немного истерично переговаривались бы в небе экипажи бомбардировщиков вероятного агрессора, направленных отбомбить этот район - "ромашка, я лютик, не вижу целей. Это руины, зачем их бомбить?!"
А всё ж - светится что-то в ночи гнилушкою на болоте.
Стоит город.
Вот пару новых домов поднял ввысь.
С балкона одного из них кричит по-над берегом голодная коза.
И мантрой крутится в голове - чудны дела Твои, не вижу я в них благодати. Чудны дела Твои...
А Он молчит в ответ.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}