![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
no subject
Nov. 8th, 2005 12:20 am...я тогда напился сильно пьяный, а пьяный я бывал страстен, пока не падал или не плакал. Ну, и полез по водосточной, знаете, трубе к ней в гости.
Да нет, ничего такого. Март, наверное, был. Небо насквозь черное с синевой, ветер крутил длинные такие спагетти облаков в гнезда циклонов и на вкус он, ветер, был мокрый и пах надеждой. Кабы ветер не пах - что бы заставило меня обнять холодную, как вечность, жестяную трубу и ползти по ней, как улитка по склону Фудзи, вверх и все такое? Труба мялась коленями и пусто хрустела, и горела в провале бездонного неба между двух облицованных песочным кафелем пятиэтажек одинокая звезда среди акварельных полос черного и синего, и шатались вбитые в стену крючья.
И еще, помню, жужжала опасно, хоть и знакомо, вывеска булочной на углу ее дома - в стеклянных трубках змеился и вспыхивал неоновый газ, буквы были набраны по вертикали, и нижняя была - "я", а верхняя не горела вовсе. А асфальт с высоты третьего этажа был почти неразличим, но зато по-весеннему сух и шероховат, и лужи у бордюра замерзли, потому что холодно ночью весной.
А когда я достиг третьего этажа, заветной цели, средоточия смысла и чувства, когда молекулы алкоголя в крови превратились в искрящихся маленьких фей, когда носы старых кроссовок нащупали наконец на кафельной этой стене какой-то кабель, на который можно было наконец встать - секция водосточной трубы, сжатая закоченевшими пальцами, вдруг, заскрипев, осела сантиметров на пять, расстыковавшись с остальной, до крыши, ее частью. И труба со страшным скрежетом начала переламываться - уже в том стыке, который был подо мной. Пусто загремела вниз по жестяной водосточной кишке оборвавшаяся внутри нее льдинка, я тихо сказал "блять" и мир опрокинулся - на какое-то время небо распахнулось под ногами, стена стремительно, как взлетная полоса, понеслась сбоку, и тогда я сказал "блять" громче, но это не помогло.
Потом были искры из глаз и мир снова перестал двигаться.
...Дуракам счастье, да.
Я понял это тогда, сидя на тощей своей жопе на сухом и шершавом асфальте. Просто сидел и улыбался, а вокруг с пустым жестяным грохотом падали и раскатывались метровые секции водосточной трубы, загорались окна в доме напротив, и снова гремели, катаясь по неровной дороге между домами, расстыкованные куски водовода.
Я помню.
Помню, как чувствовал себя победителем тогда, и грохот этот - это был мой гимн.
Мой дурацкий гимн.
А последняя секция, качнувшись на весеннем шальном ветру, отцепилась от крепко висевшего остатка на четвертом этаже и пролетев по ветру пару метров, пребольно уебала мне по плечу. На соседней улице взвыл сиреной, проезжая перекресток, ментовский "бобик".Я поднялся, закурил и похромал тихонько, спотыкаясь о гремливую жесть.
И только тогда осознал вдруг: моя затея заранее была обречена.
И даже не потому, что она меня не любила.
Ну, мало ли кого она не любила - я имею в виду, из тех, чьи затеи тем не менее обречены не были.
Всё проще.
Просто на этой стене ее дома не было окон.
Глухая была стена.
Да нет, ничего такого. Март, наверное, был. Небо насквозь черное с синевой, ветер крутил длинные такие спагетти облаков в гнезда циклонов и на вкус он, ветер, был мокрый и пах надеждой. Кабы ветер не пах - что бы заставило меня обнять холодную, как вечность, жестяную трубу и ползти по ней, как улитка по склону Фудзи, вверх и все такое? Труба мялась коленями и пусто хрустела, и горела в провале бездонного неба между двух облицованных песочным кафелем пятиэтажек одинокая звезда среди акварельных полос черного и синего, и шатались вбитые в стену крючья.
И еще, помню, жужжала опасно, хоть и знакомо, вывеска булочной на углу ее дома - в стеклянных трубках змеился и вспыхивал неоновый газ, буквы были набраны по вертикали, и нижняя была - "я", а верхняя не горела вовсе. А асфальт с высоты третьего этажа был почти неразличим, но зато по-весеннему сух и шероховат, и лужи у бордюра замерзли, потому что холодно ночью весной.
А когда я достиг третьего этажа, заветной цели, средоточия смысла и чувства, когда молекулы алкоголя в крови превратились в искрящихся маленьких фей, когда носы старых кроссовок нащупали наконец на кафельной этой стене какой-то кабель, на который можно было наконец встать - секция водосточной трубы, сжатая закоченевшими пальцами, вдруг, заскрипев, осела сантиметров на пять, расстыковавшись с остальной, до крыши, ее частью. И труба со страшным скрежетом начала переламываться - уже в том стыке, который был подо мной. Пусто загремела вниз по жестяной водосточной кишке оборвавшаяся внутри нее льдинка, я тихо сказал "блять" и мир опрокинулся - на какое-то время небо распахнулось под ногами, стена стремительно, как взлетная полоса, понеслась сбоку, и тогда я сказал "блять" громче, но это не помогло.
Потом были искры из глаз и мир снова перестал двигаться.
...Дуракам счастье, да.
Я понял это тогда, сидя на тощей своей жопе на сухом и шершавом асфальте. Просто сидел и улыбался, а вокруг с пустым жестяным грохотом падали и раскатывались метровые секции водосточной трубы, загорались окна в доме напротив, и снова гремели, катаясь по неровной дороге между домами, расстыкованные куски водовода.
Я помню.
Помню, как чувствовал себя победителем тогда, и грохот этот - это был мой гимн.
Мой дурацкий гимн.
А последняя секция, качнувшись на весеннем шальном ветру, отцепилась от крепко висевшего остатка на четвертом этаже и пролетев по ветру пару метров, пребольно уебала мне по плечу. На соседней улице взвыл сиреной, проезжая перекресток, ментовский "бобик".Я поднялся, закурил и похромал тихонько, спотыкаясь о гремливую жесть.
И только тогда осознал вдруг: моя затея заранее была обречена.
И даже не потому, что она меня не любила.
Ну, мало ли кого она не любила - я имею в виду, из тех, чьи затеи тем не менее обречены не были.
Всё проще.
Просто на этой стене ее дома не было окон.
Глухая была стена.
