Аэротраффик

По вечерам у нас бывает так - никаких авиашоу не надо, и схема глиссад московских аэропортов развернута в небе, хоть разбор полетов проводи.
А нынче метёт, и ошалелых грачей носит между домами, ломает ветром и прижимает к земле. Большие черные птицы ковыляют по снегу, то отнимая растерзанную булку у дворовых голубей, то пытаясь снова взлететь, но неба от земли не отличить, суета сует и всяческая суета.
Аэротраффик.

no subject

Тепло и пахнет дождем, и фары машин отражаются в черном асфальте так, что сразу и не разберешь - джип ли тащится о четырех глазах или ржавая копейка парит над своим зеркальным двойником. Сидеть бы в кофейне где-нибудь на Манежке и слушать чужие разговоры, но мне неплохо и тут - тридцать метров над землей, и хрустальная яма между панельных домов, и кого-то страшно бьют на седьмом этаже напротив - надтреснутые голоса алкоголиков передаются в этом хрустальном пространстве только высокочастотной составляющей, удивительно разборчиво:
- Давай ему, еще! Будет знать как чужое пиздить! Вьеби ему с ноги как надо, Паша!
И Паша, судя по звукам, даёт.
Как надо.
Солнце догорает за железнодорожным мостом, плавя его фермы.
Сиреневые сумерки приводят за руку слепую старушку-ночь.
И над черным, как ночь, чаем, сбивчиво торопится рассказ:
- Ну и она же ни минуты не усидит на месте. И возраст такой - они сейчас все очаровательные. А там азер сидел - мне как-то Светка жаловалась, что ей никто никогда место не уступает, будь она хоть с обоими детьми на руках - а мне вот все уступают. Ну и он нас посадил, едем, а она ему глазки строит. А они же чадолюбивые, азеры-то. Тут станция, ему выходить, она ему помахала... А он вдруг шасть - и рядом, я как-то вся растерялась - чего? - а он сует мне пятисотрублёвку, мол, купи ей что-нибудь, и шасть - в дверь, и - "Осторожно, двери закрываются!"
Что тут сделать было? Ну не остановишь же поезд? А с другой стороны - непедагогично что ли. Да и ну...
Короче, приехали на Южную, идем по переходу, а там - мой любимый саксофонист. Такой маленький, кругленький, несчастный дядька лет пятидесяти, знаешь. Я подумала - вот он удивится, как у него день задался сегодня...
Движением руки машинально повторяет, как отпустила пятисотенную в футляр из-под сакса:
- Такой он, правда, несчастный дядька, несуразный...
А у самой глаза загораются:
- Но саксофон у него...
И опять руками показывает:
- Вот такенный!
Я смеюсь, а сам почему-то представляю, как саксофонист на радостях играет "Когда святые маршируют".
Очень здорово: хрипящий и рваный голос инструмента, нечистый ртутный свет, и расслабленные, отбрасывая костыли, выходят из зассанного подземного коридора вверх, к весеннему небу.
И сакс сияет и золотится им вслед.
Вот такенный!